Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
29.12.2024
|
||||||||||||||||||
|
||||||||||||||||||
[29-08-03]
Законодательство по джихаду. Чечня, лето 2003 годаВедущий Андрей Бабицкий Андрей Бабицкий: Посевы пшеницы докатываются до самого леса, прижимаясь к кромке вплотную. Вспоминаю статью из "Грозненского рабочего", о том, что уже второй год в Чечне небывалый урожай хлеба, и после уборочной республика начнет отгружать зерно в помощь пережившим тяжкую засуху соседям, Ставропольскому и Краснодарскому краям. Редкие машины пылят здесь по узким грунтовым дорогам прямо среди пшеницы. С окружающих сопок, на которых стоят федеральные войска, равнина хорошо просматривается, и поэтому на случай проверки надо иметь хорошее объяснение, что ты здесь делаешь. Ни у меня, ни у моих спутников таких объяснений нет, и мы тоскуем. За все время дороги не сказано ни слова. Мы приближаемся к лесу, где нас по договоренности встречают моджахеды - вооруженные чеченцы, воюющие в горах с федеральными силами. Это предгорье, черный лес, так его называют здесь, очевидно из-за плотности, взбирается на невысокие сопки до самых вершин. На краю леса никаких признаков жизни, не треснет, не покачнется ветка, но чуть в глубине, в нескольких десятках метрах от края, внезапно обнаруживается жизнь. Костер, умело сложенный, почти не дает дыма и поэтому незаметен снаружи. У огня на простом сооружении из веток - две врытые в землю и третья сверху - сушат верхнюю одежду и обувь несколько вооруженных человек в камуфляже. Оружие, несколько автоматов с глушителями, аккуратно сложено у подножия дерева. Также аккуратно в сторону убраны остатки нехитрой закуски: арбузные корки и обертки от шоколада "Сникерс". Никто не торопится. Никаких признаков тревоги или ожидания внезапного нападения, наоборот, проводники, явно нервничавшие по дороге, теперь спокойно расположились у костра, а двое в камуфляже и вовсе разулись, надев на палки, ловко крутят над огнем тяжелые армейские ботинки. Через полчаса амир, командир подразделения Абу Абдулла, крупный чеченец с огромной рыжей бородой, которая старит его, по крайней мере, лет на 10, позже выясняется, что ему всего 30, дает команду: "Пора". Меня не покидает странное ощущение, что все это мне уже известно до деталей, что ничего с тех пор, когда я в последний раз видел таких же, как эти, вооруженных чеченцев, не изменилось. Они так же уверены в себе, спокойны, так же непохожи на людей, преследуемых, загнанных в пещеры. Только что амуниция явно качеством выше, чем раньше. Непромокаемые натовские костюмы, разгрузки с подствольными ручными гранатами и запасными автоматными рожками, неизменный гранатомет "Муха", снайперская винтовка, у амира обычный "Калашников" снаряжен глушителем и снайперским прицелом. Моджахеды облачаются в полупросохошую одежду, из-под камуфляжных курток черная национальная рубаха ниже колен, и мы осторожно начинаем пробираться вверх по заросшей лесом сопке. Накрапывает дождь. Столь подробное описание, казалось бы, незначительных деталей должно быть важно, я думаю, потому, что уже почти два года никто из журналистов не был в чеченских горах - важно понять, какие изменения произошли внутри этого вооруженного сообщества, в какой степени далека от реальности официальная картина происходящего. Еще на равнине, до похода в горы, я встретился с одним из чеченских командующих, или полевых командиров, которого знал по прошлой войне. Ему около 40, он продолжает воевать. Однако, как он сам говорит, ему и таким, как он, приходят на смену новые люди, молодые, как правило, гораздо более жесткие, готовые воевать по новым правилам. Он так представляет себе существенно обновившийся за 4 года состав вооруженного сообщества чеченцев, ведущих борьбу с федеральными силами: Полевой командир: Из чего состоит движение сопротивления? Во-первых, те, кто воюет за свободу. Вторая категория - те, кто просто воюет, чтобы участвовать в этой войне, скажем так, ради рая на пути джихада, для каких-то неземных благ. Это поколение, в котором все это действительно заложено, для которых это свято. Андрей Бабицкий: Насколько верно представление, что сегодня наиболее активная и дееспособная часть сопротивления - это те, кто воюет под экстремистскими лозунгами? Полевой командир: Абсолютно неверно, потому что очень много людей понимает, помнят, скажем так, зов крови, вот эти действия массовые зверства настолько подписывают движение сопротивления этими новыми кадрами, что никаких экстремистских лозунгов, никаких денег, или каких-то там других идей - нам нет никакой необходимости в этом. Просто, наверное, надо признать, что в этом крыле, которых называют ваххабитами - у них все в порядке в этом плане, с деньгами, с амуницией, обмундированием и так далее. Андрей Бабицкий: А что ты думаешь об этом новом явлении - захват "Норд-Оста", шахиды, женщины, которые взрывают себя, это процесс, который набирает обороты и может стать значительным элементом этой войны? Полевой командир: Вы понимаете, это не наше, это не чеченское, это ни по духу, ни по нашему менталитету нам не подходит, тем более, когда взрываются женщины, захват заложников, абсолютно непричастных к этому людей. Но, увы, это, наверное, будет идти по нарастающей. Даже, наверное, появляется все больше, не знаю, с какой стороны - "арабы подрывались 50 лет, наконец, добились "Дорожной карты". Вот такое есть. Но я считаю, я не думаю, что это приемлемые варианты, что это приемлемые методы ведения войны. Андрей Бабицкий: Забегая вперед, скажу, что такой подход, или такой настрой - скорее исключение. Очень многие молодые чеченцы, уходящие воевать сегодня, считают оправданными любые методы ведения войны, они уверены, что террор оправдан. "Осторожно, дай немного в сторону, сейчас здесь пройдет лошадка", - говорит мне один из ребят на горной тропе, когда мы поднимаемся к лагерю. "Что такое лошадка?", - не понимаю я сразу и оборачиваюсь. И действительно, на тропинке, удерживаемая под уздцы, необыкновенно худая, с торчащими во все стороны ребрами, не лошадь, но именно лошадка, низкорослое и печальное животное. На мокрой глине, под огромным весом двух полосатых китайских мешков с продуктами, лошадка начинает стремительно соскальзывать с тропы в момент крутого подъема, но идущий рядом моджахед рывком поднимает ее на ноги, и они продолжают подъем по крутому склону. Потом, уже в лагере, когда ее привязывают к дереву, и она начинает сощипывать скудную лесную траву, я узнаю, что у лошадки нет имени. Никто не позаботился дать ей его, поскольку, какой смысл называть как-то животное, век которого в горах недолог. Имя сближает, связывает человека с лошадью, а когда умирает кто-то без имени, то его как будто и не было никогда. Улучив момент, ко мне подходит Дышно, один из командиров и говорит едва ли не по секрету, что он называет лошадку "Аманат". "Заложник по-арабски", - вспоминаю я, и замечаю, - "сдохнет скоро". Дышно не возражает. Жизнь лошади в горах, с тяжелыми переходами и отсутствием лугового выпаса, трудна и скоротечна. Но эта пока стоит, привязанная к дереву, качает мордой, скучая, жует что-то непонятное и обмахивает хвостом надоедливых слепней. Она не знает, что она несчастна, она думает, что это просто такая жизнь. Быт моджахедов минимален во всем, что касается условий выживания. Главное - оружие, питание и мобильность, все остальное сводится к набору самых простейших элементов. Лагерь - это просто четыре полиэтиленовых тента, в два ската растянутых над землей и закрытых ветками. Не то, чтобы эта маскировка была особенно необходима, листва деревьев полностью скрывает лагерь от вертолетов, просто, чтобы навык не пропадал. Ночами, а все пять дней, что я находился в горах, шли проливные дожди, вода протекала внутрь тентов через открытые боковины, и поутру спальный мешок оказывался насквозь мокрым. "Говорят, что нам здесь платят по тысяче долларов в месяц", - пожаловался Абдурахман, - кто бы согласился здесь оставаться за эти деньги или вообще за деньги". Что правда, то правда. Дышно рассказал мне, что раньше он жил на равнине и его обязанностью была доставка продуктов моджахедам: "Я раньше терпеть не мог вот этого запаха ребят, а теперь сам также пахну". Помыться можно в горном ручье метрах в пятистах от лагеря. В одном месте образовался водопад, и вода срывается с крутого склона тремя тонкими ледяными струями. Там, где поток разбивается об землю, за десятки или, может быть, сотни лет появилась известняковая площадка, от воды обжигающе холодная, когда попираешь ее босыми ногами. Здесь же в ручье и набирают воду. Две ярко оранжевые, 20-ти литровые канистры, с которыми бородатый Халид отправляется с утра к ручью, напоминают большие игрушки из "Детского мира". Одна из наиболее важных задач - высушить одежду, постоянно мокрую от переходов, когда идет дождь, и почти такую же мокрую, в сухую погоду от естественной конденсации тела. В непромокаемых натовских штанах и куртках моджахеды упариваются не хуже, чем в бане. Поэтому, если моджахед не роет окоп, не чистит оружие, не молится и не ест, он обязательно сушит одежду и обувь возле костра. В ежедневных заботах моджахедов собственно война занимает далеко не главное место. Долгими днями идет подготовка к боевой операции, которая может быть проведена завтра, а может и через месяц. В периоды простоев закупается оружие, боеприпасы и продукты. В отличие от прошлых лет, говорят чеченцы, в этом году с приобретением оружия проблем никаких нет. В горах местная молодежь организовала своеобразный бизнес. Все необходимое закупается у российских военных, а потом по более высокой цене продается моджахедам. Моджахед: В свое время у них конкретно, не знаю или между собой, или закон у них такой, но вообще невозможно было нигде купить боеприпас, не продавали, вот... хоть примерно, сейчас мы за 350 автомат покупаем, хоть ты 600 долларов даешь, но не было, не продавали... Сейчас уже, Алхамдулиллах, очень даже, как я говорю, которые ... в горных местах у них дислокации, которые там посты или эти стоят, вот которые местные ребята уже, знакомые, там, идут, разговаривают это... Бывает даже, там, за две-три бутылки водки, там, цинк, там, продают, там, несколько снарядов. Вот нам вообще не нужен, миномет не было у нас, который 120-ка, большой. Вот уже снаряды они начали продавать. За 200 рублей нам эти ребята продают. Я знаю, что они, вообще, еще дешевле, может, за 50 рублей, они там водку дают и забирают у них. Где-то 50 снарядов я купил. Это, Алхамдулиллах, если миномет, трубы нет, там, фугас делать с нее там или противопехотную мину делать. Проблем нету. Андрей Бабицкий: Проблем действительно нет. За последний месяц Дышно купил 25 автоматов и заложил в так называемые схроны 1000 выстрелов к гранатомету. Дисциплина в горах отменная, моджахеды не курят, не сорятся, не употребляют бранных слов, как с картинки "образцовый отряд юных следопытов на практике в горах". Но случаются и казусы. Вокруг лагеря выставлены посты, которые меняются через каждый час и днем, и ночью. Но уже после 8 вечера - темнота сходится так, что не видно ни единого предмета в нескольких сантиметрах от глаза. Плюс к этому дожди такие, что позавидовал бы Вьетнам. В одну из ночей под тент, где сплю я, забрался моджахед, который должен был нести охрану. "Чего там стоять, - сказал он, оправдываясь, - все равно ничего не видно". Традиционный журналистский вопрос: ради чего вы здесь? В первую войну в ответ можно было услышать не менее традиционное: "Ради независимости, свободы". В различных вариантах этот ответ означал - за свое, отдельное от России государство, хотя мало кто из отвечавших представлял себе, что это такое. Сегодня чеченцы в горах отвечают совсем иначе. Дышна, командир подразделения, 23 года. Дышна, скажи мне, пожалуйста, что для тебя главное, почему ты с оружием в руках? Дышна: Сегодня с оружием в руках ходить, чтобы считать главным - чтобы слово Всевышнего, чтобы было превыше всего. Главное, если считать - это. После этого еще есть некоторые - чтобы освободить народ от оккупации, или от закона, который нам не нужен, не нуждаемся. Андрей Бабицкий: Нет больших, по-моему, причин надеяться на то, что война скоро закончится. Ты готов находиться в лесу с оружием в руках, или там в горах, на равнине, где война тебя застанет, как угодно долго? Дышна: Я готов к еще большему, чем это, что ходить тут. Пока у нас что-то получается, можем какое-то движение делать, хоть там не сообщают, но можно нападение на колонны, или на дислокации... Чтобы для меня, если считать мое мнение, если с этим у меня не будет получаться, мы можем еще большее делать, для меня проблемы нет, если так не получится, чтобы побольше, сейчас мы видим камикадзе, или другое, можно еще больше делать. Насчет этого мы еще не дошли, но, если нужно будет, дойдем и до этого. Так что до конца это для меня, уже бесконечно это. Если будет война, то будет пока я жив, до последнего. Андрей Бабицкий: Абдурахман, рядовой моджахед, самый старший в группе, ему уже 32. Абдурахман: Просто мы хотим, чтобы именно сунна Пророка и слово Аллаха было главным у нас в Чечне, сегодня Аллах от нас требует, чтобы мы установили шариат. Мы хотим этот закон. Андрей Бабицкий: Когда молодые моджахеды говорят о том, что они готовы к еще большему террору, нежели к тому, который взрывает себя на празднике в Тушино или сносит до основания госпиталь в Моздоке, они говорят не всю правду. Амир группы Абу Абдулла сказал мне как-то, что он наотрез отказался дать благословение, когда один из его родственников пришел просить у него разрешения на то, чтобы стать смертником. Эти люди пока еще воюют у себя дома. В их демонстративной готовности залить кровью Россию больше позы, чем истинной ярости и страсти. Но граница между человеком, сохраняющим связь с законом неприкосновенности любой жизни, и террористом все более размыта. Она все больше продвигается вглубь, туда, где смерть безраздельно владычествует над жертвующим жизнью и его жертвой. "К федералам нынче попасть, как на свадьбу", - сказал мне один из моджахедов в горном лагере. Разговор шел о службе охраны Ахмада Кадырова, которая усовершенствовала практику похищения, пыток и убийства людей. Если от федералов, пусть искалеченные, с переломанными конечностями, отбитыми внутренностями люди все же возвращались, их можно было выкупить или обменять на оружие, то кадыровцы не выпускают никого, опасаясь кровной мести, которая, как известно, не имеет срока давности. Взяли виноватого или безвинного, он обязательно будет убит, поскольку если человек жив, то всегда есть угроза, что по каким-то деталям, оставшимся в памяти, он выведет на своих похитителей. Уже в Грозном мои друзья рассказывали мне, как действуют кадыровцы. Действительно, федералы сегодня передали им часть карательных функций и, следует отметить, с возложенными на нее задачами служба охраны справляется блестяще. Она денно и нощно ведет охоту за "чертями", так кадыровцы называют моджахедов, но бредень, раскидываемый по всей республике, устроен таким образом, что попасть в него может любой. В него попадают те, кто когда-то на заре дудаевской революции открыто симпатизировал идеям сепаратизма, родственники "чертей", но еще чаще люди, ни с кем и ни с чем не связанные. Таким образом сводятся старые счеты, кто-то когда-то украл у кого-то курицу, и сегодня он будет за это убит. Говорят, что многие из тех чеченцев, которые при Масхадове не имели возможности отомстить кровникам, теперь подались в службу охраны Ахмада Кадырова, насчитывающую по разным данным от 5 до 8 тысяч человек, чтобы взыскать кровавые долги. В Грозном по всему городу до позднего вечера работает огромное количество разнообразных уличных кафе, в каждом из которых вы обязательно столкнетесь с шумной кампанией небритых, увешанных оружием "хозяев жизни", облаченных в военный камуфляж. Один их вид вызывает сложное чувство, смесь тошноты и страха. Красуясь, они постоянно перекидывают оружие с плеча на плечо, или из одной руки в другую, не обращая внимания, как зябко поводят плечами посетители, когда дуло автомата или пистолета в очередной раз разворачивается в направлении их лиц или тел. В одном из таких кафе я наблюдал сцену, когда ввалившаяся кампания "кадыровцев", просто от полноты переполнявших ее чувств, начала заигрывать с официанткой. Процесс ухаживания заключался в том, что один из "бодигардов" стал тыкать стволом пистолета с навинченным глушителем в шею обезумевшей от страха девушке. В таких случаях останавливать их никто не пытается, люди считают, что для "кадыровца" убить человека - это примерно то же самое, что сплюнуть. "Город как-то облысел", - неожиданно говорит Луиза, молодая улыбчивая чеченка, соседка моего приятеля, с которой мы остановились поговорить. "В каком смысле?" - недоуменно спрашиваю я. "В прошлую войну хоть развалины были, свои какие-то, родные, а сейчас и их не осталось". Действительно, в центре города зияют колоссальные пустоты, гигантские пустыри образовались там, где были развалины кирпичных зданий. Их разобрали на кирпич, который продают здесь же в городе на рынках за копейки, намного дешевле, чем новый. Поэтому дома строятся в основном так: внутренние ряды из старого, внешние, обращенные к улице стены из новехонького облицовочного кирпича. Мой приятель Адлан затеял стройку в Черноречье, недавно он женился, и им стало тесно в доме, где живет его мать и сестра с ребенком. Адлан - не столь уж редкое исключение. Строительство - вторая натура чеченцев: заливать фундаменты, поднимать стены и крыть крыши они не переставали даже во время самых тяжелых боев. Но появилось и нечто другое, особый настрой, основанный на абсолютном неверии в то, что когда-нибудь на этой земле сложатся условия, минимально достаточные для жизни. Вся республика сейчас - в напряженном ожидании начала выплаты компенсаций за разрушенное жилье. За дом ли, за квартиру полагается 350 тысяч рублей, чуть больше 11 тысяч долларов. Часть этих денег, это известно уже сейчас, уйдет на взятки чиновникам, так называемый "откат", на остальное же многие рассчитывают выбраться из Чечни и затеряться где-нибудь в российской глубинке. Ася - мать четырех детей живет сейчас в ПВР, пункт временного размещения. "Хочу купить домик где-нибудь в Кисловодске, - без всякого драматизма, говорит она, - Хорошо было бы, конечно, жить дома, но здесь жить нельзя". В горах, между тем, мне довелось услышать очень странное высказывание. Молодой моджахед Муса сказал мне, когда мы обсуждали вероятность кровавой резни между самими чеченцами в случае вывода российских войск: "Если войска уйдут быстро, действительно будет плохо. А если они постоят еще некоторое время, то нас это будет объединять все больше и больше против России". Вообще моджахеды уверены в том, что равнина их всецело поддерживает и готова будет принять их власть в том случае, если Россия когда-нибудь отступится от Чечни. Абдурахман, не тот рядовой моджахед, который уже появлялся в моих репортажах, а другой, командир подразделения, говорит, что Ичкерия сохранена в горах, в подполье: Абдурахман: У нас есть генеральный комитет обороны. У нас в принципе все структуры готовы взяться за политическое урегулирование ситуации внутри Чечни. То есть, это мгновенно все готовы, снова все администрации, это будет очень сложно, но главное, есть административные ресурс, есть сама программа, распределено все по секторам, вплоть до районов, не только военное командование, но и соответствующие гражданские институты. .... Весь ГКО включает в себя полностью спектр государства, просто это государство работает сейчас в скрытом режиме, но оно существует. Андрей Бабицкий: Однако, от существования такого государства, похоже, никому не легче. Последний опрос социологической службы "Валидата" в Чечне показал, что отрицательный рейтинг Масхадова (67% респондентов ни при каких обстоятельствах не выбрали бы его президентом) почти равен отрицательному рейтингу Кадырова, у которого 62. Та поддержка, которая сегодня есть у моджахедов, основывается не на представлении о них, как о возможной власти, в ее основе - желание, пусть не прямого, но косвенного возмездия мучителям. Вооруженным чеченцам их соотечественники отводят роль полевой полиции, которая сегодня только и способна хоть как-то противодействовать кровавому произволу. Когда я покидал горы, один из моджахедов рассказал историю. "Одного из наших братьев обложили в горах, и мы связались с ним по рации: "Как, дескать, дела?". "Прекрасно, - ответил он, - кругом рай". |
c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|